Климент Александрийский. О написании Стромат: различия между версиями
Нет описания правки |
Нет описания правки |
||
| Строка 3: | Строка 3: | ||
я хорошо знаю, что многое, оставаясь (διαπέσοντα) в течение долгого времени не записанным, исчезло для нас (παρερρύηκεν ἠμᾶς). Поэтому, для того, чтобы помочь (ἐπικουφίζων) моей слабой памяти, чтобы систематическим изложением по главам приготовить спасительное напоминание для памяти, я по необходимости воспользовался настоящим очерком. Кое-что мы не могли даже припомнить (ибо велика была сила у этих блаженных мужей); другое, оставаясь в течение [долгого] времени незаписанным (ἀνυποσημείωτα), теперь улетучилось; третье потухло, погаснув в самой мысли, ибо такой род служения не легок для неопытных. Оживляя это в памятных записях, одно я намеренно опускаю, выбирая разумно, боясь писать о том, о чем и говорить остерегался... Но есть предметы, на которые у меня в сочинении будет намекаться (ἃ καὶ αἰνίξεταί μοι γραφή), и к одним [из них] оно будет приближаться, о других же будет только говорить (ἐρεῖ), – попытается же оно и скрытничая сказать, и прикрываясь обнаружить, и умалчивая показать.<ref>Перевод: А. И. Сагарда. Пресвитеры Климента Александрийского // Христианское чтение, 1917. № 1-2. С. 92, прим. 1.</ref> (Строматы, 1.14.2. Stahlin, II.10) | я хорошо знаю, что многое, оставаясь (διαπέσοντα) в течение долгого времени не записанным, исчезло для нас (παρερρύηκεν ἠμᾶς). Поэтому, для того, чтобы помочь (ἐπικουφίζων) моей слабой памяти, чтобы систематическим изложением по главам приготовить спасительное напоминание для памяти, я по необходимости воспользовался настоящим очерком. Кое-что мы не могли даже припомнить (ибо велика была сила у этих блаженных мужей); другое, оставаясь в течение [долгого] времени незаписанным (ἀνυποσημείωτα), теперь улетучилось; третье потухло, погаснув в самой мысли, ибо такой род служения не легок для неопытных. Оживляя это в памятных записях, одно я намеренно опускаю, выбирая разумно, боясь писать о том, о чем и говорить остерегался... Но есть предметы, на которые у меня в сочинении будет намекаться (ἃ καὶ αἰνίξεταί μοι γραφή), и к одним [из них] оно будет приближаться, о других же будет только говорить (ἐρεῖ), – попытается же оно и скрытничая сказать, и прикрываясь обнаружить, и умалчивая показать.<ref>Перевод: А. И. Сагарда. Пресвитеры Климента Александрийского // Христианское чтение, 1917. № 1-2. С. 92, прим. 1.</ref> (Строматы, 1.14.2. Stahlin, II.10) | ||
=== Примечания === | ==== Примечания ==== | ||
Текущая версия от 13:28, 15 сентября 2023
Прав. Климент Александрийский. Однако, это произведение [Строматы] не представляет собою сочинения, написанного искусственно (τετεχνασμένη), напоказ (εἰς ἐπίδειξιν), но оно собирается (θησαυρίζεται), как памятные записи для меня на старость, как лекарство против забывчивости, – безыскусственный образ и теневой очерк (σκίογραφία) тех светлых и одушевленных слов, которые я удостоился слышать, и мужей блаженных и поистине достославных. Один из них жил в Элладе, иониец, [два] другие – в Великой Греции (один из них был из Келе-Сирии, другой – из Египта), третьи – на востоке: один происходил из Ассирии, другой жил в Палестине, первоначально еврей. Встретясь же с последним (по силе он был первым), я успокоился, в Египте уловив его скрывшегося. Поистине сицилийская пчела, он, собирая цветы с пророческого и апостольского луга, зародил в душах своих слушателей некое чистое сокровище знания. Сохраняя же неповрежденным (σῴζοντες) истинное предание блаженного учения непосредственно (εὐθύς) от Петра и Иакова, Иоанна и Павла, святых апостолов, – сын принимая от отца (подобные же отцам, немноги), – они, с Божией помощью, дожили и до нашего времени, чтобы и нам передать эти прародительские и апостольские семена.[1] (Строматы, 1.11.1-3. Stahlin, II.8-9)
я хорошо знаю, что многое, оставаясь (διαπέσοντα) в течение долгого времени не записанным, исчезло для нас (παρερρύηκεν ἠμᾶς). Поэтому, для того, чтобы помочь (ἐπικουφίζων) моей слабой памяти, чтобы систематическим изложением по главам приготовить спасительное напоминание для памяти, я по необходимости воспользовался настоящим очерком. Кое-что мы не могли даже припомнить (ибо велика была сила у этих блаженных мужей); другое, оставаясь в течение [долгого] времени незаписанным (ἀνυποσημείωτα), теперь улетучилось; третье потухло, погаснув в самой мысли, ибо такой род служения не легок для неопытных. Оживляя это в памятных записях, одно я намеренно опускаю, выбирая разумно, боясь писать о том, о чем и говорить остерегался... Но есть предметы, на которые у меня в сочинении будет намекаться (ἃ καὶ αἰνίξεταί μοι γραφή), и к одним [из них] оно будет приближаться, о других же будет только говорить (ἐρεῖ), – попытается же оно и скрытничая сказать, и прикрываясь обнаружить, и умалчивая показать.[2] (Строматы, 1.14.2. Stahlin, II.10)